Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
Крошечные воробьи – судя по звукам, молодые – чирикали на подоконнике. «Чир-чир-чир». Джозефин казалось, что это не воробьи и не на подоконнике. Он был внутри нее, этот странный маленький плачущий звук. «Чир-чир-чир». Ах, что же это плакало, так негромко и жалобно?
Если бы мать была жива, вышли бы они замуж? Но ведь никого подходящего для них не находилось. Были друзья отца – англо-индийцы, пока он с ними не поссорился. После этого ей и Констанции не встречались мужчины, кроме церковнослужителей. Как заводят знакомства с мужчинами? И даже если бы они их встретили, как можно было бы узнать их достаточно хорошо, чтобы сблизиться? В книгах пишут о приключениях, о том, что кого-то преследовали, и так далее. Но Констанцию и Джозефин никто никогда не преследовал. Разве что однажды в Истборне таинственный незнакомец из их пансионата оставил записку на кувшине с горячей водой под дверью их спальни! Но к тому времени, когда Конни нашла записку, надпись расплылась от пара и ее стало невозможно прочесть; они даже не могли разобрать, кому из них она адресована. И на следующий день он уехал. Вот и все. Основное время уходило на заботу об отце и вместе с тем на то, чтобы не попадаться ему под руку. И что теперь? Что теперь? Вороватое солнце нежно коснулось Джозефин. Она подняла лицо. Нежные лучи поманили ее к окну…
Констанция стояла перед Буддой, пока не смолкла шарманка, дивясь ей, но не так, как раньше, неопределенно. Сейчас ее благоговение напоминало тоску. Она вспомнила, как приходила сюда, в полнолуние вылезала из постели в одной ночной сорочке и ложилась на пол, раскинув руки словно распятая. Зачем? По велению большой бледной луны. Жуткие танцующие фигуры на резной ширме таращились на нее, но ее это не смущало. Она вспомнила, как, когда они были на побережье, она подходила к воде настолько близко, насколько ей это удавалось, и, поглядывая на неспокойное море, пела то, что сама придумала. Но существовала и другая жизнь: суетиться, приносить домой сумки с покупками, получать вещи для примерки, обсуждать их с Джаг, возвращать, чтобы получить другие вещи для примерки, собирать подносы для отца и пытаться не раздражать его. Но все эти воспоминания, казалось, окутал туман. Как будто этого и не было. Только когда она выбиралась из тумана на лунный свет, или к морю, или в грозу, она по-настоящему ощущала себя. Что это значит? Чего она всегда искала? К чему все это ведет? Что теперь? Что теперь?
Она отвернулась от Будды, сделав один из своих характерных расплывчатых жестов. Подошла к Джозефин. Она хотела сказать ей что-то очень важное, о… о будущем и о том…
– Как ты думаешь, может… – начала было она.
Но Джозефин перебила ее.
– Я надеялась, что теперь… – пробормотала она.
И обе замолкли: каждая ждала, что скажет другая.
– Продолжай, Кон, – сказала Джозефин.
– Нет, нет, Джаг, после тебя, – ответила Констанция.
– Нет уж, скажи, что ты собиралась сказать. Ты ведь первая начала, – попросила Джозефина.
– Я… я бы предпочла сначала услышать, что ты собиралась сказать, – ответила Констанция.
– Не смеши, Кон.
– Правда, Джаг.
– Конни!
– О Джаг!
Повисла тишина. Затем Констанция едва слышно произнесла:
– Я не могу сказать, что собиралась, Джаг, потому что я забыла, что… что я собиралась сказать.
Джозефин выдержала небольшую паузу. Она глянула на просторное облако, заслонившее солнце, а затем бросила:
– И я забыла.
Передовая дама
– Как думаете, может, позвать ее с нами? – спросила фройляйн Эльза, поправляя перед моим зеркалом розовую ленту-пояс. – Знаете, несмотря на то, что она вся такая умная, я не могу избавиться от мысли, что ее терзают какие-то тайные муки. И Лиза рассказала мне сегодня утром, пока наводила порядок в моей комнате, что та часами сидит в одиночестве и пишет; на самом деле Лиза даже говорит, что она пишет книгу! Наверное, поэтому ей вечно не до нас и у нее почти нет времени на мужа и ребенка.
– Ну вот вы тогда ее и приглашайте, – сказала я. – Я ни разу не разговаривала с этой дамой.
Эльза слегка покраснела.
– А я всего лишь раз, – призналась она. – Однажды я принесла букет полевых цветов в ее комнату, и она появилась на пороге в белом пеньюаре и с распущенными волосами. Я этого никогда не забуду. Она просто взяла цветы, но дверь была приоткрыта, и я услышала, как она говорит, проходя по коридору: «Чистота, благоухание, благоухание чистоты и чистота благоухания!» Это было чудесно!
В этот момент в дверь постучала фрау Келлерманн.
– Готовы? – спросила она, войдя в комнату и приветливо кивнув нам. – Джентльмены ждут на лестнице, и я позвала Передовую даму с нами.
– Великолепно! – воскликнула Эльза. – Именно сейчас мы с глубокоуважаемой фрау обсуждали, надо ли…
– Да, я встретила ее, когда она выходила из своей комнаты, и она ответила, что ее прельщает эта идея. Как и мы, она еще не бывала в Шлингене. Она ждет внизу и беседует с герром Эрхардтом. Думаю, мы великолепно проведем время.
– И Фритци ждет? – спросила Эльза.
– Конечно, милое дитя, – с таким же нетерпением, как голодный ждет звонка к обеду. Поторапливайтесь!
Эльза убежала, и фрау Келлерманн многозначительно улыбнулась мне. Раньше мы с ней редко разговаривали друг с другом в силу того, что ее «единственной отраде» – очаровательному маленькому Карлу – не удавалось разжечь искры материнства, которые, как положено считать, должны в большом количестве пылать на алтаре каждого порядочного женского сердца; приближающееся совместное путешествие нас сильно сблизило.
– Для нас, – сказала она, – это будет двойное счастье. Нам доведется наблюдать за счастьем двух дорогих нашим сердцам детей, Эльзы и Фрица. Лишь вчера утром они получили письма с благословением от своих родителей. Это может показаться странным, но я чувствую, как расцветаю в обществе жениха и невесты. Обрученные, матери с первенцами и люди на смертном одре влияют на меня совершенно одинаково. Может, присоединимся к остальным?
Мне очень хотелось спросить ее, как смертный одр может способствовать чьему-то расцвету, но я лишь сказала:
– Да, пожалуй.
На ступеньках пансионата небольшая компания «лечащихся гостей» приветствовала нас теми радостными и возбужденными возгласами, которые в Германии так приятно предшествуют даже самой небольшой поездке. Мы с герром Эрхардтом раньше не встречались, поэтому, следуя строгому пансионатскому обычаю, поинтересовались друг у друга, как долго мы сегодня спали, приятные ли видели сны, в каком часу встали, был ли подан свежий кофе на завтрак и как вообще прошло утро. Преодолев все эти ступеньки и оказавшись почти на вершине национальной вежливости, ликуя и улыбаясь, мы сделали паузу, чтобы перевести дух.
– А теперь, – сказал герр Эрхардт, – у меня для вас приятный сюрприз. Фрау профессор присоединится к нам сегодня. Да. – Он любезно кивнул Передовой Даме. – Позвольте представить вас друг другу.
Мы нарочито церемонно поклонились и окинули друг друга взглядом, который принято называть «орлиным», правда, его чаще используют женщины, нежели эта птица, одна из самых безобидных.
– Вы, должно быть, англичанка? – спросила она.
Я признала этот факт.
– Я сейчас читаю много английских книг – вернее, изучаю их.
– Ничего себе! – воскликнул герр Эрхардт. – Подумать только! Сколько общего! Я обещал себе познакомиться с творчеством Шекспира на его родном языке, прежде чем я умру, но только подумайте, фрау профессор, вы уже погрузились в эти кладези английской мысли!
– Если судить по тому, что я уже прочитала, эти кладези вовсе не так глубоки.
Он деликатно кивнул.
– Да, я тоже об этом слышал, – начал было герр Эрхардт. – Но не будем портить поездку нашей милой английской подруге. Оставим эту тему для другого случая.
– Вы готовы? – крикнул Фриц. Он стоял внизу лестницы, поддерживая Эльзу под локоть. И тут же стало ясно, что не хватает Карла.
– Ка-а-рл, Карлхен! – закричали мы в один голос. В ответ – тишина.
– Но он только что был здесь, – сказал
